Журнал «Паллиативная медицина и реабилитация»
№
1. 2016 г.
39
текста – сложившихся отношений человека с собой
и миром. Вместе с тем смерть несет в себе трансисто-
рические и транскультурные приметы: разрушая
человеческое тело, она уничтожает его «Я» в этом
мире» [4, с. 495—508].
Главное открытие этого возраста – «ты продолжа-
ешь изменяться, ты открыт обучению, хотя, как каза-
лось еще в 50-60 лет, уже окостенел» [39]. «Узнав
свою немощь (это – урок и научение), спадают бель-
мы». Затем человек уже не уверен в том, что он ясно
и твердо все понимает, снова вглядывается в других
людей, начинает ценить состояние обывателя,
«мещанина». Под «вечер жизни» приобретает цен-
ность не героика, а именно жизнь обывателя, того
человека, которого любят члены семьи, ради них и
любви человек начинает стараться быть сносным и
не быть неприятным [11, c. 34]. Человек большей
частью живет «микромиром семьи», что заставляет
его «перевоспитываться», больше ценить отношения
между людьми и учиться их выстраивать и перестра-
ивать в сторону большей гармонии и взаимопонима-
ния. Ближе становится конец пути: все бытие дано
«здесь и сейчас», потому что «там и тогда» уже или
были, или могут не наступить. Поэтому каждый день
укрупняется, увеличивается «интеграл остановлен-
ных мгновений». Но с другой стороны, возникает и
беспечность: «Все пойдет дальше и без тебя». Одно из
ее деструктивных проявлений, стимулируемое чув-
ством ненужности и бессмысленности, «выученной
беспомощности» и более или менее выраженной
«вытесняющей» агрессии со стороны окружения, –
старческое слабоумие. В норме же, при наличии
гармоничных семейных связей и, еще лучше, про-
фессиональных, в этом возрасте происходят многие
открытия и «переоткрытия» – что такое человек рас-
тет обучаемость и открытость. Если в детстве и отро-
честве больше развиты познавательные аспекты,
стремление узнать новое о том, как устроены обще-
ство, мир и т.д., то в старости больше волнуют нрав-
ственные вопросы, метазнания. Отличительная осо-
бенность пожилых и старых людей — это богатейший
и высокоинтегрированный (в том числе в ходе «стар-
ческой болтовни») жизненный опыт. Поэтому и
главная проблема таких людей заключается в том,
как наилучшим образом использовать опыт жизни.
Особенно страдают они от ощущения невостребо-
ванности своего опыта, а следовательно, от нево-
стребованности самих себя [2, с. 49—50; 26, c. 94].
Уход на пенсию переживается одними людьми как
трагическая изоляция от общества, а другими — как
возможность заняться наконец тем, к чему всегда
лежала душа, ведь в окончании одного периода всег-
да лежит начало другого, всякая потеря – начало
обретения. Э.Хемингуэй утверждал, что «самая
страшная смерть для человека – это потеря жизнен-
ного стержня, того, что определяет его сущность.
Трудно найти более неприятное слово, чем «увольне-
ние». Будь выбор добровольным или вынужденным,
лишиться своего дела — того дела, которое дает нам
возможность быть самими собой, — равносильно
тому, чтобы сойти в могилу» [52, р. 280]. Вместе с тем
пенсионный возраст иногда воспринимается как
долгожданный отдых от тяжелого труда или нелюби-
мой работы, а также – даже небольшая, но приятная
поддержка со стороны государства в виде самих по
себе пенсионных выплат. При выходе на пенсию
могут возникать двойственные чувства в зависимо-
сти от отношения к труду — как к утомительному
бремени или способу интеграции в социальную
жизнь, источнику равновесия и духовного обогаще-
ния. Таким образом, существуют два образа —
«чудесной пенсии», помогающей исполнению всех
давно задуманных желаний, и «катастрофической
пенсии», лишающей жизнь смысла. В некоторых
случаях пожилые люди и старики считают свою
«пенсионную» жизнь настолько невыносимой, что
предпочитают смерть. Они ощущают смерть не как
самое страшное из зол, а видят в ней возможность
«покончить с опостылевшим существованием».
«Именно в старости совершается наибольшее число
самоубийств. Э. Дюркгейм первым показал, что про-
цент самоубийств возрастает в период от 40 до 80 лет:
«…В условиях, создаваемых обществом большинству
стариков, жизнь оказывается более тяжелым испыта-
нием, чем смерть, поэтому многие выбирают послед-
нюю». И наоборот, многие старые и пожилые люди,
казалось бы, утратившие всякие жизненные стиму-
лы, не хотят расставаться с жизнью [52, р. 293] Таким
образом, отношение к жизни и смерти в старческом
и пожилом возрасте дифференцируется настолько,
что можно выделить два типа стареющих людей: те,
кто сопротивляется процессам старения снаружи, но
внутренне пессимистичен и соглашается с ними,
низко оценивает себя и значимость своей жизни, и
те, кто принимает старение с его плюсами и минуса-
ми и, таким образом, продолжает жить полноценной
жизнью, долгие годы сохраняя молодость и опти-
мизм.
Э. Берн пишет, что жизнелюбие в старости опреде-
ляют в первую очередь три фактора: крепкая консти-
туция как жизнестойкость; физическое здоровье и
иные ресурсы жизни; тип жизненного сценария. При
этом мощную конституцию, жизнестойкость нельзя
изменить даже родительским «программированием».
[5]. Жизненные планы большинства людей предпола-
гают определенную продолжительность своей жизни.
Обычно специалист может «дать разрешение» жить
дольше и иначе, чем планирует субъект, или, точнее,
его отец, мать, другой значимый субъект.
Другая проблема в периоды старения – проблема
«чужих смертей», смертей близких. Обычное плохое
самочувствие после смерти значимых людей – част-
ный случай невроза выживания, который в опреде-
ленной степени проявляется у всех людей после
